Жанин пришла с мамой, и та уже выглядит слегка нетрезвой.
Ричард разрешает Тайлу сделать глоток из своего стакана с пуншем. Я тайком наблюдаю за тем, как они обсуждают мои фотографии, делая вид, что они знатоки искусства. Так мило.
Жанин оставляет маму и поднимается ко мне. Она показывает на стену и говорит:
— Вот тебе и лестница в небо.
— Мне нужна лестница хоть куда-то. Мне надо уехать. Например, в Италию, и там постараться выбросить все это из головы. Я еще ни с кем не говорила. Я так нервничаю из-за этой выставки, она открылась в такое сложное время, понимаешь.
— Да ладно. Я думаю, ты неплохо устроилась. Ты так легко со всем справляешься.
— Стараюсь.
— Ой, глянь! Вкусняшки!
Еда выглядит действительно вкусной: маленькие канапе, грибы, фаршированные сыром с голубой плесенью, шашлычки из баранины. Но я не в состоянии есть. Отовсюду слышатся поздравления, такое чувство, что это моя свадьба или что-то в этом роде. Я улыбаюсь, пока у меня не сводит скулы. Через какое-то время я выхожу на улицу и иду к дальнему концу квартала, чтобы меня никто не видел.
Я смотрю на струйку пара, выходящую из решетки в асфальте, и вдруг слышу знакомый голос:
— Эй, девушка, не вы потеряли?
Это Леви, на его ладони мамин телефон. Такое чувство, что у меня останавливается сердце. Я пытаюсь сказать: «О Господи!», но не могу издать ни звука.
— Этот диван у нас в приемной ест все, что на него кладут. Я понял, что это твой, потому что просмотрел фотографии.
— Ох, спасибо тебе. — А мне даже в голову не пришло посмотреть что там за фотографии.
— Как выставка?
— Чересчур для меня, но я твой должник. Без тебя бы ничего не было.
Он машет рукой, будто это ничего не стоит.
— Можешь посылать мне чеки, когда разбогатеешь.
Я смотрю на телефон так, словно он свалился с дерева. Леви понимает, что мне надо побыть одной, и уходит со словами:
— Увидимся внутри.
Пройдя несколько шагов, он оборачивается и замечает:
— Симпатичное платье.
Я лихорадочно набираю номер голосовой почты, и такой знакомый механический голос произносит:
ЧТОБЫ ПРОСЛУШАТЬ СВОЕ СООБЩЕНИЕ, НАЖМИТЕ «ОДИН».
Это мой отец, и он нетвердо произносит:
Я вижу тебя, почему ты продолжаешь мне лгать? Я прямо тут…
На заднем плане слышен шум машин и звук, похожий на визг тормозов. Он вешает трубку. Я вздрагиваю и иду дальше по переулку. Кажется, я только что слышала, как умерла моя мать.
Сообщение раз за разом повторяется у меня в голове. Он говорил так… я не помню, чтобы мой отец был… в таком отчаянии. Ну что ж, по крайней мере теперь я точно знаю. Он был там. Он видел, как она умерла. Мне хочется его убить, но я не могу не сочувствовать ему. Он любил ее, он был вынужден добиваться ее, а она его предала. Больше того, он вынужден был оказаться свидетелем ее смерти.
Я подбираю платье и разворачиваюсь, ускоряя шаг. Мне надо поговорить с отцом и добраться до сути. Беда только в том, что отца сейчас здесь нет. Я на секунду останавливаюсь под тусклым фонарем. Почему же отец, раз он там был и все видел, не сказал мне об этом.
Наверное, я выгляжу странно — девушка в вечернем платье, в одиночестве стоящая на Бедфорд. Я вижу на другой стороне улицы мужчину, который разглядывает номера домов, по всей видимости, не зная, куда идти. Я не сразу понимаю, что это мой отец. Его присутствие заставляет мое сердце замереть. После последнего разговора я поняла, что он застрял в Лос-Анджелесе и не может приехать.
— Папа! Я думала, ты…
Он оборачивается, и при виде платья его лицо искажается.
— Шутишь? Мне пришлось взять самолет студии, но я все-таки здесь. Только один вопрос: где эта чертова галерея?
Я показываю ему:
— Вон же красный коврик.
Он улыбается и притягивает меня к себе. Когда он меня отпускает, я говорю:
— Папа, я все знаю. Я знаю, как умерла мама. Я знаю, что ты там был. Почему ты не сказал?
Он поправляет галстук и вздыхает.
— Ты действительно хочешь поговорить об этом именно сейчас?
— Да.
Он ставит сумку на землю и принимается ходить кругами.
— Я не хотел взваливать на тебя еще и это.
Его глаза блестят от слез.
— Луна, ты знаешь, как я любил твою маму. Она была… всем для меня. Но я, очевидно, был для нее недостаточно хорош. Она говорила, что я слишком глубоко зарывался в свою работу и не уделял ей достаточно внимания. — Теперь он действительно плачет, и, кажется, это заразно. — Но я уделял ей внимание, Луна. И вся эта история с Коулом… Я боялся, что ты…
Я обнимаю его, заставляя замолчать.
— Просто больше не ври мне, папа. Ты все, что у меня осталось.
— Я знаю, Луна. Я больше не стану, обещаю. Ты знаешь, весь прошлый год я винил себя. Но, что более важно, я простил ее. Но не смогу ей об этом сказать. А с Элизой… не знаю, получится ли. Я чувствую себя таким виноватым, мне надо что-то с этим делать. К счастью, я смог отвлечься, работая над этим фильмом, но сейчас работа окончена.
Мы стоим у входа в галерею, глядя на красный коврик и на стильных людей, мелькающих в окнах.
— Ну, сейчас нам надо выступить вместе. Я хочу, чтобы ты обо всем забыл, выпил пунша и посмотрел, какие фотографии делает твоя дочь.
Он гладит меня по щекам, и я краснею.
— Ты же знаешь, что я всегда был поклонником твоих работ с твоих пяти лет. Ты видела стены моего кабинета?
Я не отвечаю. Когда мы подходим к двери, я вспоминаю, что хотела ему кое-что сказать, и останавливаю его.